Основой настоящего пособия является единство теоретического и художественного отражения бытия. С помощью интересного и философичного поэтического материала, особенно поэзии российского «серебряного века», очерчиваются контуры понятия хаоса как антипода и дополнения системности, основных видов общественного хаоса.
Пособие адресовано интересующимся философией, оно также может быть полезным литературоведам и культурологам.
Кратко изложим вопросы: 1) отражение поэзией хаоса во внешнем для неё бытии и 2) проявления хаотичности в самой поэзии – как в душах поэтов, так и в структуре стихов.
Проблемой хаоса во второй половине XX в. активно занимались специальные науки и отчасти философия. Они движутся в направлении создания теории хаотического как антипода и дополнения системного. Задача же поэзии — создание не логической конструкции, а художественного образа, эстетической картины мира. Не столько разум, сколько чувства и «музыка стиха» правят бал в поэзии; и, как мы увидим далее, поэты «нутром» ощущают то, к чему через умозаключения приходят гносеологи.
Античные философия и поэзия одновременно удивились, что наряду с Космосом и музыкальной гармонией небесных сфер существует акосмия («беспорядок и распущенность») — Пифагор. Наличие хаоса в мире констатирует Гесиод:
Перво-наперво возник Хаос (Бездна)
… Бездна великая…
Даже бессмертным богам страшно это чудо.
И античный философствующий певец Орфей утверждал:
Первые по времени Ночь, Уран, Хаос или Океан…
Вечный, беспредельный, нерождённый Хаос.
Наличие хаоса в бытии обязательно фиксируется в поэзии каждой, следующей за античностью эпохи человеческой культуры.
Делались и делаются попытки поэтического описания происхождения хаотического в мире. Оно связывается с переходом чего-либо отдельного в иное, другое, новое. Эмблемой переходности может служить лермонтовский «мятежный… парус одинокий», ищущий бури и чего-то ещё «в стране далёкой». Неопределённость усиливается ещё и тем, что «он счастия не ищет / И не от счастия бежит». Определённы же неудовлетворённость мятущегося субъекта жизнью, несчастность его судьбы.
Всеобщи взаимопереходы бытия и небытия, временного и вечного:
Пусть длятся древние боренья:
Возникновенья, измененья —
Лишь нам порой не уследить.
Повсюду вечность шевелится,
И все к небытию стремится,
Чтоб бытию причастным быть
(И. Гёте)
А между ними — «томительная грань», такая же, как между тоской и радостью, мглой и ясностью, зимой и весной и т. п.
1. Сиреневая мгла
Наша улица снегами залегла,
По снегам бежит сиреневая мгла.
Мимоходом только глянула в окно,
И я понял, что люблю её давно.
Я молил её, сиреневую мглу:
«Погости, побудь со мной в моем углу,
Не тоску мою древнюю развей,
Поделись со мной, желанная, своей!»
Но лишь издали услышал я её ответ:
«Если любишь, так и сам отыщешь след,
Где над омутом синеет тонкий лёд,
Там часочек погощу я, кончив лёт,
А у печки-то никто нас не видал…
Только те мои, кто волен да удал».
В конце зимы —
45. Снег
Полюбил бы я зиму,
Да обуза тяжка…
От неё даже дыму
Не уйти в облака.
Эта резанность линий,
Этот грузный полёт,
Этот нищенски синий
И заплаканный лёд!
Но люблю ослабелый
От заоблачных нег –
То сверкающе белый,
То сиреневый снег…
И особенно талый,
Когда, выси открыв,
Он ложится усталый
На скользящий обрыв,
Точно стада в тумане
Непорочные сны —
На сомнительной грани
Всесожженья весны.
(И. Анненский).
Весна в природе сливается с весной в душе:
На гранях солнца — алые костры,
Весенний занимается рассвет.
От каждой ало-трепетной искры
Подснежники рождаются на свет.
Рождаются и страсти, и стихи.
Деревья обнимаются и мы,
Не жалко оставлять свои грехи
На крыльях улетающей Зимы
(Л. Тарханов).
И мир на этот миг
ещё не чистовик, уже не черновик
(П. Вегин).
В бытии властвует вечная незавершённость, в частности, в обществе:
Горькому
Сильный! Ты пришёл со дна,
Ты пришёл со дна глубокого, чудовищного, мутного.
Мир твой — пропасть, светлый мир мой — вышина,
Тишь забвенья,
Прелесть тучек, изменённость их движенья
Поминутного.
Мир твой — яростный протест,
Возмущенье,
Крик ума, неправосудьем долгим скованного.
Мир мой — сладкий сон невест,
Чары леса, тишь лесных безлюдных мест,
Сон колодца зачарованного.
Горький! Ты пришёл со дна,
Но душою возмущённой любишь нежное, утонченное.
В нашей жизни — скорбь одна:
Мы возжаждали величья, видя бледное кругом, незаконченное.
Ты, томясь во мгле страстей,
В тайне сердца любишь грёзы, сны лесные
в их пленительности.
Я тоскую без людей
И томлюсь душой моей
В этой мирной, в этой мерной упоительности.
(К. Бальмонт)
Личность в веренице бесконечных переходов находится в состоянии кандидата. Встревоженный любовной лирикой Маяковский итожит:
Короной кончу?
Святой Еленой?
Бури жизни оседлав валы,
я — равный кандидат
и на царя вселенной
и на
кандалы.
«Кандидату»-маргиналу присущ «Хаос полусуществования» (И. Анненский).
При переходе разрушаются вещи или их качества, система и элемент, целое или часть с полным исчезновением или с частичным сохранением перечисленных или не перечисленных ещё феноменов. Буйствуют изломы и изломанность:
Ломаные линии
Ломаные линии, острые углы.
Да, мы здесь — мы прячемся в дымном царстве мглы.
Мы ещё покажемся из угрюмых нор,
Мы ещё нарядимся в праздничный убор.
Глянем и захватим вас, вбросим в наши сны.
Мы ещё покажем вам свежесть новизны.
Подождите, старые, знавшие всегда
Только два качания, только нет и да.
Будет откровение, вспыхнет царство мглы.
Утро дышит пурпуром… Чу! кричат орлы!
(К. Бальмонт).
Не зря в мифологизированной и поэтизированной философии древних индусов присутствовал бог Шива, «ответственный» за разрушительную функцию. Разрушение и созидание — две стороны одной медали:
И возникают на свет и родятся все вещи оттуда,
Где и материя есть, и тела изначальные каждой…
вещь возрождается каждая снова…
Словом, не гибнет ничто, как будто совсем погибая,
Так как природа всегда возрождает одно из другого…
(Л. Кар).
Деструктивное и конструктивное, законы сохранения информации, добра и зла и т. д. присущи и человеческой деятельности.
Катастрофизмом полны строки Дм Мережковского:
«Христос воскрес» — поют во храме;
Но грустно мне… Душа молчит:
Мир полов кровью и слезами,
И этот гимн пред алтарями
Так оскорбительно звучит.
Когда б он был меж вас и видел,
Чего достиг ваш славный век:
Как брата брат возненавидел,
Как опозорен человек,
И если б здесь в блестящем храме
«Христос воскрес» он услыхал,
Какими б горькими слезами
Перед толпой он зарыдал!
Пусть на земле не будет, братья.
Ни властелинов, ни рабов,
Умолкнут стоны и проклятья
И стук мечей, и звон оков, —
О лишь тогда, как гимн свободы,
Пусть загремит: «Христос воскрес»
И нам ответят все народы:
«Христос воистину воскрес!»
1887.
Поэт
Сладок мне венец забвенья тёмный,
Посреди ликующих глупцов
Я иду отверженный, бездомный
И бедней последних бедняков.
Но душа не хочет примиренья
И не знает, что такое страх;
К людям в ней — великое презренье,
И любовь, любовь в моих очах:
Я люблю безумную свободу!
Выше храмов, тюрем и дворцов
Мчится дух мой к дальнему восходу,
В царство ветра, солнца и орлов!
А внизу, меж тем, как призрак тёмный,
Посреди ликующих глупцов,
Я иду отверженный, бездомный
И бедней последних бедняков.
1894
Глупость, зло, несправедливость, социальные болезни — спутники и предпосылки хаоса:
Леонардо да Винчи
О, Винчи, ты во всем — единый:
Ты победил старинный плен.
Какою мудростью змеиной
Твой страшный лик запечатлен!
Уже, как мы, разнообразный,
Сомненьем дерзким ты велик,
Ты в глубочайшие соблазны
Всего, что двойственно, проник.
И у тебя во мгле иконы
С улыбкой Сфинкса смотрят вдаль
Полуязыческие жены, —
И не безгрешна их печаль.
Пророк, иль демон, иль кудесник,
Загадку вечную храня,
О, Леонардо, ты — предвестник
Ещё неведомого дня.
Смотрите вы, больные дети
Больных и сумрачных веков
Во мраке будущих столетий
Он, непонятен и суров, —
Ко всем земным страстям бесстрастный,
Таким останется навек —
Богов презревший, самовластный,
Богоподобный человек.
1895
Поэты оценивают отдельные феномены хаотичности (коллапсы), и главным образом отрицательно. С давних пор символами хаоса являются мрак, смутность, ночь, тёмные силы бытия.
Цветы ночи
О, ночному часу не верьте!
Он исполнен злой красоты.
В этот час люди близки к смерти,
Только странно живы цветы.
Темны, теплы тихие стены,
И давно камин без огня…
И я жду от цветов измены, —
Ненавидят цветы меня.
Среди них мне жарко, тревожно,
Аромат их душен и смел, —
Но уйти от них невозможно,
Но нельзя избежать их стрел.
Свет вечерний лучи бросает
Сквозь кровавый шёлк на листы…
Тело нежное оживает,
Пробудились злые цветы.
С ядовитого арума мерно
Капли падают на ковёр…
Все таинственно, все неверно…
И мне тихий чудится спор.
Шелестят, шевелятся, дышат,
Как враги, за мною следят.
Все, что думаю, — знают, слышат
И меня отравить хотят.
О, часу ночному не верьте!
Берегитесь злой красоты.
В этот час мы все ближе к смерти,
Только живы одни цветы.
(3. Гиппиус)
Хаос разъединителен: в мире всё «ненавистной Враждой вновь гонится прочь друг от друга» (Эмпедокл). Хаос уничтожает мудрость человеческую и сверхчеловеческую, Логос, софийность булгаковскую и соловьёвскую. В комедии «Козьма Прутков» о земле Сатаны В. Соловьев говорит:
Там ночь всегда и темен день.
От солнца падает там тень.
И на человеческой Земле похожая картина:
В сне земном мы тени, тени…
Жизнь — игра теней…
Здесь чувствуются отголоски платоновской «Пещеры» — философской притчи о субординации «мира идей» и «мира вещей», о пещерной разрозненности и туманности земного бытия.
Хаотичны все стихии — от природных катаклизмов до «разгула демократии» (Н. Бердяев) и чрезмерной, неоптимальной свободы человеческих субъектов, — это хаос отрицательный. Он явно преобладает над системной стороной процесса; в нем разрушительное довлеет над созидательным; он несчастье для людей.
Приоритетным для поэтического отражения хаоса выступает описание стихий техники, урбанистики, экологии и поэтической души. Но есть и другие, конкурирующие с названными.
«Железный век» не жаловали уважением ещё античные поэты и прозаики. И на рубеже нынешних столетий и тысячелетий пластмассовые дополнения к металлу лишь слегка потеснили последний в технике производственной и бытовой.
В начале XX в. 3. Гиппиус, наблюдая полет ещё редкого тогда аэроплана над «старой… удивлённой колокольней», побаивается, что «среброблещущий летун… юный, буйный, Заденет древние кресты», но, в основном, восхищается им, а её душа летит с ним, «к завесе туч». С. Есенин, увидев «соревнование» жеребёнка, «смешного дуралея», с паровозом, горюет об уничтожении моторными лошадиными силами биологических, так как поезда и железные дороги (вспомните Некрасова!) получили тогда достаточно широкое распространение и показали не только свои «плюсы», но и «минусы».
Стрелой вонзаясь в города,
Свистя в полях, гремя над бездной,
Летят немолчно поезда
Вперёд по полосе железной.
Глядят несытые ряды
Фабричных окон в тёмный холод,
Не тихнет резкий стон руды,
Ему в ответ хохочет молот.
И, спину яростно клоня,
Скрывают бешенство проклятий
Среди железа и огня
Давно испытанные рати.
(В. Брюсов. Ночь)
Стихия техническая сливается с хаосом фабрично-заводским, городским. Город давно отделился от деревни, он отделяет и все больше отдаляет человека от внешней природы, особенно в мегаполисах.
Вот «Городу. Дифирамб» того же поэта, одного из самых философствующих и самых чутких ко многим видами общественного хаоса:
Царя властительно над долом,
Огни вонзая в небосклон.
Ты труб фабричных частоколом
Неумолимо окружён.
Стальной, кирпичный и стеклянный,
Сетями проволок обвит,
Ты — чарователь неустанный,
Ты — не слабеющий магнит.
Драконом хищным и бескрылым,
Засев – ты стережёшь года,
А по твоим железным жилам
Струится газ, бежит вода.
Твоя безмерная утроба
Веков добычей не сыта, —
В ней неумолчно ропщет Злоба,
В ней грозно стонет Нищета.
Ты, хитроумный, ты, упрямый,
Дворцы из золота воздвиг,
Поставил праздничные храмы
Для женщин, для картин, для книг;
Но сам скликаешь, непокорный,
На штурм своих дворцов — орду,
И шлёшь вождей на митинг чёрный:
Безумье, Гордость и Нужду!
И в ночь, когда в хрустальных залах
Хохочет огненный Разврат,
И нежно пенится в бокалах
Мгновений сладострастных яд, –
Ты гнёшь рабов угрюмых спины,
Чтоб, исступленны и легки,
Ротационные машины
Ковали острые клинки.
Коварный змей с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой,
Ты нож, с своим смертельным ядом,
Сам подымаешь над собой.
Стихии архитектурная, коммунальная и т. п. дополняются стихиями толпы, масс, бунта, революции. Сатира глубокая и блестящая. Не глубоко только утопическое предсказание о самоуничтожении городского образа жизни. Ограничение урбанизма уже пробивает дорогу, но возврат к первобытно-природной идиллии невозможен. В ней тоже много недостатков, в том числе по части хаоса.
XX век — столетие разбуженных масс, частично организованных и отчасти толпообразных. Таковы революционные массы любого века:
Бастилия! Ты рушишься камнями,
Ты падаешь перед народом ниц…
Кружится дым! Густое свищет пламя,
Ножами вырываясь из бойниц.
Над Францией раскат борьбы и мести!
(Из дальних улиц барабанный бой…)
Гляди! Сент-Антуанское предместье
Мушкетом потрясает над тобой.
Оно шумит и движется, как пена,
Волнуется, клокочет и свистит…
И голосом Камилла Демулена
Народному восстанию говорит!
Король! Пора! К тебе народ взывает!
К тебе предместий тянется рука!
Гремит охота. Ветер раздувает
Напудренные букли парика…
Олений парк. Английская кобыла
Проносится по вереску… А там
Трясутся стены воспалённой силой
И отблески танцуют по камням.
Король, ты отдыхаешь от охоты,
Рокочут флейты, соловьи поют…
…Но близок час! В Париже санкюлоты
Республику руками создают!
В ком сердце есть, в ком воля закипает,
Вперёд! вперёд! По жилам хлещет дрожь!
И Гильотэн уже изобретает
На плаху низвергающийся нож.
Ещё в сердцах не разгулялось пламя,
Ещё сжимает жёсткий нож ладонь,
Но Робеспьер скрывает за очками
Сверкающую радость и огонь…
Но барабанов мерные раскаты
Восстаний отчеканивают шаг,
Но выщербленное лицо Марата,
Прищурившись, оглядывает мрак…
Бастилия! Ты рушишься камнями,
Ты сотрясаешь площадей гранит…
Но каждый камень зажигает пламя,
И в каждом сердце барабан гремит!
(Э. Багрицкий).
Революция разделяет и сталкивает:
Мир двуногих
Надвое расколот…
На одном полюсе свиноподобные буржуа, на другом:
Ломоть чёрного хлеба,
Читающий «Капитал»
(Н. Хикмет, перевод Э. Багрицкого).
Народ:
Отчаянье
З. Н. Гиппиус
Довольно: не жди, не надейся —
Рассейся, мой бедный народ!
В пространство пади и разбейся
За годом мучительный год!
Века нищеты и безводья.
Позволь же, о родина-мать,
В сырое, в пустое раздолье,
В раздолье твоё прорыдать: —
Туда, на равнине горбатой, —
Где стая зелёных дубов
Волнуется купой подъятой,
В косматый свинец облаков,
Где по полю Оторопь рыщет,
Восстав сухоруким кустом,
И в ветер пронзительно свищет
Ветвистым своим лоскутом,
Где в душу мне смотрят из ночи,
Поднявшись над сетью бугров,
Жестокие, жёлтые очи
Безумных твоих кабаков, —
Туда, — где смертей и болезней
Лихая прошла колея, —
Исчезни в пространстве, исчезни,
Россия, Россия моя!
(А. Белый)
Или «мирные стада» народа, по Пушкину, или «скоп», по Маяковскому. Юная революция, юные бойцы:
Нас водила молодость в сабельный поход,
Нас бросала молодость на кронштадтский лед…
Светлое перемежается с тёмным:
Работа адовая… делается уже.
Революционные стихии так или иначе соседствуют с военно-политическими: мировыми, региональными и локальными; внешними и гражданскими; наступательными и панически отступательными войнами. Но и они не в силах затмить любовь:
Радостно покрою рёв
скопа
забывших о доме и уюте.
Люди
слушайте!
Вылезьте из окопов.
После довоюете.
Даже если,
от крови качающийся, как Бахус,
пьяный бой идёт —
слова любви и тогда не ветхи.
(Маяковский)
Мерзости жизни, многократно усиливающиеся в таких условиях, порождают потерянность индивидов и социальных общностей. От потерянности до бунта, депрессии, комплексов, стресса, суицида — меньше шага:
За всех вас,
которые нравились или нравятся,
хранимых иконами у души в пещере,
как чашу вина в застольной здравице,
подъемлю стихами наполненный череп
Все чаще думаю —
не поставить ли лучше
точку пули в своём конце…
(Маяковский)
Пьянство и кабаки — одни из важнейших локомотивов социального хаоса и деградации людей. Страшно-отвратительны «жестокие, жёлтые очи / Безумных твоих кабаков», Россия (А. Белый). Выпивка — доминанта поведения, она для алкоголика превыше всего на свете:
Жизнь не горше и не слаще,
Чем у трезвенника быт,
О другом — но тоже плачет,
По-иному — но скорбит.
У него чины и званья,
Но проблем — всегда горой.
У меня они — в стакане,
Их держу я под рукой.
(А. Казанцев, Тобольск)
Хаосорождающи наркомания, безработица, разводы, нецивилизованный рынок. Таков же эгоизм («темница слова «Я» — И. Насими), глобальная спешка неизвестно (в общем-то, известно) куда: над болящей душой — Закон чисел, сроков и времён… Трепет, ропот, торопь, стук… (3. Гиппиус. Перебои). Таковы несчастье и бессмысленность жизни:
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи ещё хоть четверть века —
Всё будет так. Исхода нет.
Умрёшь — начнёшь опять сначала
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
(А. Блок)
Свехчуткое сердце поэта в первую очередь подвергается, так сказать, хаотизации и, протестуя, преодолевает её:
Звёздные знаки
Творить из мглы, расцветов и лучей,
Включить в оправу стройную сонета
Две капельки росы, три брызга света
И помысел, что вот ещё ничей.
Узнать в цветах огонь родных очей,
В журчанье птиц расслышать звук привета,
И так прожить весну, и грезить лето,
И в стужу целоваться горячей.
Не это ли весёлая наука,
Которой полный круг, в расцвете лет,
Пройти повинен мыслящий поэт?
И вновь следить в духовных безднах звука,
Не вспыхнул ли ещё не бывший след
От лёта сказок, духов и комет.
(К. Бальмонт)
Преодолеть российскую «безглагольность»:
Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаённой печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.
(К. Бальмонт)
Даже экосистема напиталась человеческим несчастьями.
А всё-таки
Улица провалилась, как нос сифилитика.
Река — сладострастье, растёкшееся в слюни.
Отбросив белье до последнего листика,
сады похабно развалились в июне.
Я вышел на площадь,
выжженный квартал
надел на голову, как рыжий парик.
Людям страшно — у меня изо рта
шевелит ногами непрожёванный крик.
Но меня не осудят, но меня не облают,
как пророку, цветами устелят мне след.
Все эти, провалившиеся носами, знают:
я — ваш поэт.
Как трактир, мне страшен ваш страшный суд!
Меня одного сквозь горящие здания
проститутки, как святыню, на руках понесут
и покажут богу в своё оправдание.
И бог заплачет над моею книжкой!
Не слова — судороги, слипшиеся комом;
и побежит по небу с моими стихами под мышкой
и будет, задыхаясь, читать их своим знакомым.
(Маяковский)
Внешний хаос отпечатывается в «мозолях души» поэта. — Гоняясь за истиной в хаосе дум и сомнений, И с жизни срывается нарядный покров, — творец текстов проходит, — «распутье праздных слов и дум… безумье вечное поэта» (В. Соловьев).
Мировоззренческий хаос зачастую появляется под влиянием такого всеобщего метода, как эклектика:
Несовместимых мы всегда полны желаний:
В одной руке бокал, другая — на Коране.
И так вот мы живём под сводом голубым,
Полубезбожники и полумусульмане.
(О. Хайям)
Ироничный и критичный поэт высмеивает несовместимость религиозности и светскости, заповедей не пить и пить культурно и им подобных, которые соединяют в своей обыденной жизни многие люди. Эклектик — субъективист: он пытается (обычно неудачно) объединить в одно отношение, одну систему отсчёта, связь то, что объективно принадлежит разным отношениям.
Вот, например, эклектический Интернационал, который пытается жить под одной крышей в воображении Саши Черного:
Жалобы обывателя
Моя жена — наседка,
Мой сын — увы, эсер,
Моя сестра — кадетка,
Мой дворник — старовер.
Кухарка — монархистка,
Аристократ — свояк,
Мамаша — анархистка,
А я — я просто так…
Дочурка — гимназистка
(Всего ей десять лет)
И та социалистка —
Таков уж нынче свет!
От самого рассвета
Сойдутся и визжат —
Но мне комедья эта,
Поверьте, сущий ад.
Сестра кричит: «Поправим!»
Сынок кричит: «Снесем!»
Свояк вопит: «Натравим!»
А дворник — «Донесем!»
А милая супруга,
Иссохшая как тень,
Вздыхает, как белуга,
И стонет: «Ах, мигрень!»
Молю тебя, создатель
(совсем я не шучу),
Я русский обыватель —
Я просто жить хочу!
Уйми мою мамашу,
Уйми родную мать —
Не в силах эту кашу
Один я расхлебать.
Она, как анархистка,
Всегда сама начнёт,
За нею гимназистка
И весь домашний скот.
Сестра кричит: «Устроим!»
Свояк вопит: «Плевать!»
Сынок кричит: «Накроем!»
А я кричу: «Молчать!»
Проклятья посылаю
Родному очагу
И втайне замышляю —
В Америку сбегу!..
Получается это у них ещё хуже, чем в наглядной картине эклектики «Лебедь, рак и щука».
Хаотичны некоторые «конструкции» современных и прежних стихов, во-первых, из-за отражения внешнего хаоса и, во-вторых, в результате выражения внутренней хаотичности поэзии. Театр не отображающее зеркало, а увеличивающее стекло (Маяковский), соединённое с фантазией художника. Данная характеристика пригодна для любого жанра искусства. Поэт — это «рифмотвор» (К. Н. Батюшков); так сказать словоплавильщик, по Маяковскому; родитель-одиночка, но не бумагомарака, вроде какого-нибудь Безрифмина (Батюшков. Послание к стихам моим).
Стихи поэта срываются
как брызги из фонтана,
Как искры из ракет
или приходят интуитивно:
Певцом — во сне — открыты
Закон звезды и формула цветка.
(М. Цветаева)
Хаос внешний и внутренний рычит и хлюпает в строках:
Новая проповедь нагорная.
Ещё грома себя не изгрохали, горы бурь ещё не отухали.
О, горе тем, кто вцепились — рохли! —
земным ковчегом в плывущую рухлядь!
Араратов ждете?
Араратов нету.
Никаких.
Приснились во сне.
А если гора не идёт к Магомету,
то и черт с ней!
Маяковский
Поэзия темна, в словах невыразима.
(И. Бунин)
Особенно в словесных выкрутасах:
Я запретил бы «Продажу овса и сена»…
Ведь это пахнет убийством Отца и Сына?
А если сердце к тревогам улиц пребудет глухо,
руби мне, грохот, руби мне глупое, глухое ухо!
(Н. Асеев)
… Смейево, смейево,
Усмей, осмей, смешики, смешики,
Смеюнчики, смеюнчики.
О, рассмейтесь, смехачи!
(В. Хлебников)
Выкрутасы резонируют с народной вольницей:
Зачинайте песню дружную.
Да за весла, братцы вольные,
Ну, соколики сокольные,
Знай отчаливай.
Раскачивай.
И эххх-нна.
Барманзай.
Б-ззззз-… Сарынь на кичку.
Ядрёный лапоть —
Чеши затылок у перса-пса.
Зачнём с низовья
Хватать, царапать
И шкуру драть —
Парчу с купца.
(В. Каменский. Степан Разин)
Интересен и союз антисистемности с бюрократической стихией Победоносикова:
В моем аппарате изобретён аппарат времени…
аппарату рад — рад и я, и мой аппарат.
(Маяковский)
Изобретая, наверняка шевелили мозгами, верхним и «нижним бюстом»…
Семантические и иные эксперименты в поэзии совпадают по времени с опытами в других художественных жанрах и в науке.
В XX в. «парадоксальные подходы как в науке, так и в искусстве», обеспечили «соседство теории Эйнштейна» о странностях пространства, времени и массы двигающегося быстро объекта с новыми течения в живописи, экспериментирующими с цветом, формой и т. п. Это было обусловлено не взаимными или односторонними механическими заимствованиями у двух ветвей человеческой культуры, а «общей логикой эволюции культуры» (А. К. Сухотин). И, помимо того, — растущей парадоксальностью всего общественного бытия. Парадоксальность же всегда системно-хаотична.
Поэзия больше адаптирована к современным парадоксам и скоростям, чем проза, что оригинально, научно-художественно засвидетельствовал российский медик — профессор и поэт Оскар Боксер:
Не действуют прозы законы
За гранью её скоростей.
В стихах есть поэзиотроны,
Живут на порядок резвей.
Кроме отрицательного (пифагоровой акосмии), поэты находят и положительный для развития хаос, содержащий в себе переход к новому, очевидную возможность его созидания.
Стихия стихий и загадка загадок — любовь. Очевидно, она выступает и в роли отрицательного хаоса, доводя субъекта до предела или близкого к нему состояния, «хоть на край земли, хоть за край» (Р. Тагор). Но у любви обязательна также положительная роль: она обновляет, возвышает, вдохновляет, созидает субъекта. В частности:
Дон-Жуан
Да, я — моряк! Искатель островов,
Скиталец дерзкий в неоглядном море.
Я жажду новых стран, иных цветов,
Наречий странных, чуждых плоскогорий.
И женщины идут на страстный зов,
Покорные, с одной мольбой во взоре!
Спадает с душ мучительный покров,
Все отдают они — восторг и горе.
В любви душа вскрывается до дна,
Яснеет в ней святая глубина,
Где всё единственно и неслучайно.
Да! Я гублю! пью жизни, как вампир!
Но каждая душа — то новый мир,
И манит вновь своей безвестной тайной.
(В. Брюсов)
Значит, великое чувство вскрывает нашу индивидуальность, а также существенное и необходимое (неслучайное) в индивидуальном бытии.
Поэтому:
Ты любовь не гони,
Ты любви не стыдись,
Береги и храни,
Как наградой, гордись…
Так пелось в старые добрые времена на музыку В. Мурадели.
И даже когда:
Постарею, побелею,
Как земля зимой,
Я тобой переболею,
Ненаглядный мой…
Я узнаю цену раю,
Ад вкусив в раю.
Я тобой переиграю
Молодость свою.
(Р. Казакова)
Во время разлуки:
Ты копил мою усталость,
Ты копил мою незрячесть —
Ты богат. Но мне досталось
Больше: я в тебе осталась
На ладонях — тихой кожей,
На груди — щекой горячей,
На губах — послушной дрожью,
В сердце — маленькой прохожей.
(И. Гущина, Тюмень)
Разум и воля человечества, в конце концов, упорядочивают мир, несмотря на «неразбериху следствия и причин» (И. Гущина).
Мой дух не изнемог во мгле противоречий,
Не обессилел ум в стремленьях роковых.
Я все мечты люблю, мне дороги все речи,
И всем богам я посвящаю стих.
(В. Брюсов)
С. Островой находит связь чудаков-новаторов с созданием чуда; необычность и гениальность — некоторые отклонения от привычно-стабильного.
Нам из ничтожества вызванным творчества словом тревожным,
Жизнь для волнения дана: жизнь и волненье — одно.
(Е.А. Баратынский)
Сплошные волнения для индивидов и общества от новаторов стихосложения:
Я изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты — предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.
Я внезапный излом,
Я — играющий гром,
Я — прозрачный ручей,
Я — для всех и ничей.
(К. Бальмонт)
Запредельный хаос может быть свидетельством мессианства:
Сухие пустыни позора,
Моря неизливные слёз —
Лучом безглагольного взора
Согреет сошедший Христос…
И ты, огневая стихия,
Безумствуй, сжигая меня,
Россия, Россия, Россия —
Мессия грядущего дня!
А теургия (нечто подобное прикладному богословию), магия символов способны «заклясть хаос» (А. Белый).
Когда в хаосе есть равновесие разрешения и созидания, некоторый «нуль» развития, некая маргинальная неопределённость, он может быть обозначен на некоторый период как нейтральный.
Перво-наперво возник Хаос (Бездна) — Гесиод. На основании данных философии и других свидетельств Секст Эмпирик заключает: «Древние предположили, что место (то есть хаос) есть начало всего». Позиция Пифагора — исключение: Космос существовал и до акосмии.
Неведенье — «нуль» между истиной и заблуждением. Оно хаотично и умножает гносеологический и практический хаос.
… Я от познанья, словно от врага,
к неведенью румяному бегу.
Познанье усмехается, как змей,
Неведенье смеётся как ручей…
Неведенье расстреливает нас
небесностью своих бесстрашных глаз.
(Евг. Евтушенко)
И возникает в античности «Я знаю, что ничего не знаю», повторяемое позже многими мудрецами (но не глупцами-всезнайками).
Всезнающих людей на свете нет,
Есть только те, кто мнит себя всезнающим.
Порой мне страшен их авторитет,
Взгляд осуждающий и глас карающий.
Всего не знал ни Пушкин, ни Сократ,
Всё знает в целом мир, большой и многолюдный,
Но судят мир порою те, что мнят
Себя носителями истин абсолютных.
(Р. Гамзатов)
Среди мудрых был Омар Хайям, чей календарь, например, точнее современного.
Я школяр в этом лучшем из лучших миров.
Труд мой тяжек: учитель уж больно суров!
До седин я у жизни хожу в подмастерьях,
Все ещё не зачислен в разряд мастеров.
Неопределенно забытье — некий душевный штиль. Например забытье-сон в лермонтовском «Выхожу один я на дорогу». Или другое (современное тобольское) забытье:
Пожираю жизни время.
Словно гусеница — лист.
Хоть бы тюкнул кто-то в темя,
Чтоб фонарики зажглись!
Чтоб зажглись и осветили
Моё темноё житьё.
Чтоб мозги зашевелились,
Разгоняя забытьё.
(М. Карелина)
Несколько десятков лет назад НТР на Земле оценивали преимущественно положительно. Но ближе к XXI веку её отрицательные последствия становятся всё более очевидными, уравновешивая все положительное. Этому посвящён «Диалог обывателя и поэта об НТР» А. Вознесенского:
О: «Моя бабушка — староверка,
но она —
научно-техническая революционерка.
Кормит гормонами кабана.
Научно-технические коровы
следят за Харламовым и Петровым,
и, прикрываясь ночным покровом,
сексуал-революционерка Сударкина,
в сердце,
как в трусики-безразмерки,
умещающая полнаселения мужского,
подрывает основы
семьи,
личной собственности и государства.
Посыпай капусту дустом,
не найдёшь детей в капусте!»
П: «И все-таки это есть Революция —
в умах, в быту и в народах целых.
К двенадцати стрелки часов крадутся —
но мы носим лазерные, без стрелок!..
Я попутчик
научно-технической революция.
При всем уважении к коромыслам
хочу, чтобы в самой дыре завалящей
был водопровод
и движенье мысли…
При этом
скажу, вырываясь из тисков стишка,
тем горлом, которым дышу и пою:
«Да здравствует Научно-техническая,
перерастающая в Духовную!»
Мир захлёстывается стихией миграции населения, вынужденной и добровольной, внешней и внутренней для страны, мешающей и помогающей экономике и т. д. Не составляет исключения и Россия:
Безликой серостью вокзала,
Толпою загнанных племён
Столица древняя встречала
Наш промороженный вагон.
Слова запомнил я старухи,
Мечтавшей отогреться всласть:
«В который раз после разрухи
В бега Россия подалась…».
(Б. Кожухов, Надым)
Добро это или зло? И то, и другое для разных субъектов, населённых пунктов, региональных и локальных экономик и экологий.
Нейтральность хаоса присутствует в каждой из областей жизни общества, так же, как его позитивность и негативность.
Из этого следует и момент нейтральности в мало предсказуемой судьбе:
Она — не добрая, не злая,
На человеческой земле
Живёт себе, вовек не зная
Ни о добре и ни о зле.
Не мни, что в тишине хлопочет
И тайно вьёт коварства нить
Она совсем-совсем не хочет
Тебя любить или губить.
(В. Казанцев) своими «слепыми руками».
Очевидно, и системность трёхлика, а не что-то абсолютно абсолютное, благое и прекрасное. Примером негативной системности может служить тоталитарный строй СССР:
Весело жить нам обоим,
Радостно жить нам обоим:
Дом свой невиданный строим,
Рай свой неслыханный строим!
И не тоскуем, не ноем —
Ходим размеренным строем:
Я — у тебя под конвоем,
Ты — у меня под конвоем!
(В. Казанцев. Порядок)
Даже тонко лирический поэт не выдержал и «впал» в сатиру. А на самой вершине тоталитарной пирамиды «кавказский горец»:
Мы живём, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются глазища
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подкову, дарит за указом указ —
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина.
(О. Мандельштам. Ноябрь 1933).
И такие оценки за четыре года до 1937-го…
Приходится удивляться, как увидела свет страшилка К. Чуковского о тараканище, запугавшем всё зверье, кроме воробья: намёк в ней более чем очевиден.
Поэтико-художественное чувствование хаоса вращается, примерно, вокруг тех же моментов бытия, что и специальнонаучные и философские воззрения на хаос. Рассмотрим некоторые современные проблемы, имеющие глобальный, общечеловеческий характер.
Поэты по-своему ощущали взаимосвязь, взаимную дополняемость и взаимопереходы системности и не-системности (хаотичности) бытия вообще и общественного бытия в особенности. Лидерство в осознании указанной проблемы во второй половине нашего века принадлежит физике, математике и ряду новых наук, возникших в наше время. В физике соотносят необходимо-закономерное и случайное, динамические и статистические законы, энтропию и негэнтропию; в кибернетике — информацию и «шум»; норму, оптимум в управлении и самоуправлении и отклонения от них; в системологии и синергетике — связь, единство, целостность, порядок и их полярные противоположности; социологи — теоретики и прикладники вспоминают противоположность, по О. Конту, Спенсеру, Дюркгейму, солидарности и несолидарности, порядка и «аномии» (анормальности, ненормальности) в общественной системе; медиков интересуют взаимопереходы здоровья, предболезни и болезни, в частности, коллапсов — существенной внезапной разрегулированности отдельного человеческого организма, его сердечной деятельности.
В мире, согласно Эмпедоклу, — то влекомое Дружеством (вариант — Любовью), сходится все воедино, / То ненавистной Враждой вновь гонится врозь друг от друга. У Аристотеля между Любовью и Враждой находится покой — «промежуточное время», а «Космос шарообразен и выточен с изумительной точностью». Философия его учителя Платона, где образцы точности задаются «миром идей», по П. А. Флоренскому, «тёмного хаоса светлая дочь».
Системообразующая роль любви прослеживается у поэтов различных эпох, но у B. C. Соловьева она достигает апогея. София — олицетворение всемирной Любви и божественной мудрости. Учение направлено «против панлогизма и всякого логицизма» Гегеля и его последователей:
Смерть и Время царят на земле —
Ты владыками их не зови;
Всё, кружась, исчезает во мгле,
Неподвижно лишь солнце любви.
«Вечно-женский элемент» — единое начало:
И ничего в природе нет,
Что бы любовью не дышало…
Она противостоит тьме, сиюминутному, «семенам лжи, убийства и разврата адской нивы». За ней победа.
В бездну мрака огневую
Льет струю свою живую
Вечная любовь.
Не зря поэт-философ мечтал об утопическом земном государстве гинекократии, в котором женщины не только и не столько домашние хозяйки (очевидно, в границах вселенской церковной теократии).
Английский атеист XIX в. Джеймс Томсон защищает единство хаоса и «общего сплетенья»:
Материя живёт всегда в боренье
Несметных форм, и в общее сплетенье
Связует их взаимодействий нить.
Пышность и «стёртость» бытия, радость и горе не просто едины, а образуют гармонию:
Гармония
В тумане волн и брызги серебра,
И стёртые эмалевые краски…
Я так люблю осенние утра
За нежную невозвратимость ласки!
И пену я люблю на берегу,
Когда она белеет беспокойно…
Я жадно здесь, покуда небо знойно
Остаток дней туманных берегу.
А где-то там мятутся средь огня
Такие ж я, без счета и названья,
И чьё-то молодое за меня
Кончается в тоске существованье…
(И. Анненский)
Экологическая деятельность людей тоже некий системно-хаотический симбиоз. В. Брюсов обращается к человеку, «молодому моряку вселенной»:
Хвала Человеку
Молодой моряк вселенной,
Мира древний дровосек,
Неуклонный, неизменный,
Будь прославлен, Человек!
По глухим тропам столетий
Ты проходишь с топором,
Целишь луком, ставишь сети,
Торжествуешь над врагом!
Камни, ветер, воду, пламя
Ты смирил своей уздой,
Взвил ликующее знамя
Прямо в купол голубой.
Вечно властен, вечно молод,
В странах Сумрака и Льда,
Петь заставил вещий молот,
Залил блеском города.
Сквозь пустыню и над бездной
Ты провёл свои пути,
Чтоб нервущейся, железной
Нитью землю оплести.
В древних вольных Океанах,
Где играли лишь киты,
На стальных левиафанах
Пробежал державно ты.
Змея, жалившего жадно
С неба выступы дубов,
Изловил ты беспощадно,
Неустанный зверолов,
И шипя под хрупким шаром,
И в стекле согнут в дугу,
Он теперь, покорный чарам,
Светит хитрому врагу.
Царь несытый и упрямый
Четырёх подлунных царств,
Не стыдясь, ты роешь ямы,
Множишь тысячи коварств, —
Но, отважный, со стихией
После бьёшься с грудью грудь,
Чтоб ещё над новой выей
Петлю рабства захлестнуть.
Верю, дерзкий! ты поставишь
По Земле ряды ветрил.
Ты своей рукой направишь
Бег планеты меж светил, —
И насельники вселенной,
Те, чей путь ты пересек,
Повторят привет священный:
Будь прославлен, Человек!
Организовано-дезорганизованы различные виды реформенного и революционного обновления общества. Революции социальные, научные, технические, научно-технические (включая компьютерную), демографические, сексуальная, национально-освободительные и многие другие сопровождаются соответствующими реформами, которые подготавливают революции и закрепляют их результаты. О части перечисленных процессов говорилось в предыдущих разделах. Так же, как о ряде социально-психологических достижений и проблем современности.
Таков, к примеру, феномен российского долготерпения, мужества и выносливости, сопровождаемый молчаливостью:
Страна, которая молчит
Страна, которая молчит, вся в белом-белом,
Как новобрачная, одетая в покров, —
Что будет тронут им, любующимся, смелым,
Несущим солнечность горячих лепестков.
Страна, которая всех дольше знает зиму
И гулкую тюрьму сцепляющего льда, —
Где нет конца огням и тающему дыму,
Где долгий разговор ведёт с звездой звезда.
Страна, которая за празднествами мая,
Чуть лето глянет ей, спешит сказать: «Я сплю», —
Страна великая, несчастная, родная,
Которую, как мать, жалею и люблю.
(К. Бальмонт)
Системность и не-системность взаимодействуют в самих стихотворных построениях. Вторая противоположность представлена в модернизме и постмодернизме и меньше — в классическом, традиционном (но, конечно, не без новаторства) искусстве. Созидательно-разрушительны три завета Брюсова юному поэту: живи не настоящим, а только будущим; никому не сочувствуй (прямо-таки, как у Нишне), «сам же себя полюби беспредельно»: поклоняйся только одному искусству, «безраздумно, бесцельно». Последнее, вполне очевидно, приводит к искусству ради искусства, а вместе с предпоследним и общим духом заветов — к революциям в стихосложении. Хорошо, что сам Брюсов в своём творчестве не вполне соответствовал таким заветам.
Из отдельных фраз, намёков и замечаний поэтов, как из фрагментов мозаики, порой отчётливо, а временами туманно (бессознательно, интуитивно, незавершённо) складывается художественное чувствование определения хаоса — антипода системности.
Поэты единодушно соотносят систему, Космос и т. п. со связью, а хаос, дезорганизацию, беспорядок, стихию — с отсутствием или значительным ослаблением некоторой связи. Человек упорядочивает земные и небесные дела:
О родина, счастливый
И неисходный час!
Нет лучше, нет красивей
Твоих коровьих глаз.
Тебе, твоим туманам
И овцам на полях,
Несу, как сноп овсяный,
Я солнце на руках.
Святись преполовеньем
И рождеством святись,
Чтоб жаждущие бдения
Извечьем напились.
Плечьми трясём мы небо,
Руками зыбим мрак
И в тощий колос хлеба
Вдыхаем звёздный злак.
О Русь, о степь и ветры,
И ты, мой отчий дом!
На золотой повети
Гнездится вешний гром.
Овсом мы кормим бурю,
Молитвой поим дол,
И пашню голубую
Нам пашет разум-вол.
И не единый камень,
Через пращу и лук,
Не подобьет над нами
Подъятье божьих рук.
(С. Есенин. Октоих)
Но «буйственная Русь… Страна негодяев» плодит хаос:
Ветер, как сумасшедший мельник,
Крутит жерновами облаков
День и ночь…
День и ночь…
А народ наш сидит, бездельник,
И не хочет себе же помочь…
В этом мире немытом
Душу человеческую
Ухорашивают рублём,
И если преступно быть бандитом,
То не более преступно,
Чем быть королём…
(С. Есенин) финансовым, нефгяным, бюрократическим. Нежный лирик под влиянием социального хаоса начинает рубить с плеча, и сразу стих больше походит не на свой собственный, а, например, на сочинение Маяковского.
«Хаос» — от греч. зиять, разверзать, извергать, — то есть от чего-то отрицательного, дисфункционального. Это отсутствие гармонии (лада), то есть, по-современному, дисгармония и разлад. Свойствами хаоса являются ещё несогласие (несогласность в смысле несогласованности), разнородность, неопределённость.
В таком мировоззренческом ключе мыслили античные поэты. У Овидия и Карнеада хаос — нечто ужасное, лишённое красоты; у Гесиода — мешанина до установления порядка в мире. То же мы находим у Эмпедокла: это расчленение единого целого и разрыв его частей на примере живых организмов, животных и человеческих, а также растений. Затем они соедияются «в стройный порядок», «гармонию… шару подобный… гордящийся Сферос». И в мире идёт постоянный круговорот множественного и единого; «обмен сей никак прекратиться не может», Раздор то отступает, то наступает на Любовь. Хаос блуждающих «одночленных организмов» разнородного переходит в эклектическое соединение: — Купно тогда одинокие члены сошлись, как попало… Минотавры, «женской природы мужчины» и прочие ненормальности лишь подобие системности, пародия на неё. Порядок же возникает позже из известных четырёх стихий бытия.
По Орфею, хаос не имеет формы (то есть неупорядочен), небосвод же, к примеру, обретает гармонию и упорядоченность; у Аристотеля взаимопереходящи слаженность и неслаженность (от «лада»), бесформенное состояние; что, конечно, напоминает Платона: «бесформенное множество (рассеянное) дурно, а оформленное — благо»: материя (меон) становится Эйдосом.
Е. Блаватская переводит античную идею хаоса как аморфность, Н. Бердяев — как «Антихристово начало» и антигуманизм, «хаотическая тьма»; Ортега-и-Гассет — «право заурядности», господство «заурядного человека» при «восстании масс» в XX в.; И. Пригожий — как господство случайности в физике и бессознательного в психологии, а везде — неравновесность, нелинейность, катастрофичность; Э. Фромм пишет, что деструктивность противоположна труду и созиданию, и «разрушительность — это реальность непрожитой жизни», своеобразная компенсация за последнюю.
Словом, хаос отличается значительной неопределённостью некоторого множества, создаваемой ослаблением связей, а в результате нарушением единства, целостности, гармонии, порядка, формы и т. п. Хаос — неупорядоченность в какой-либо системе отсчёта (отношении, взаимодействии), разгул стихий, случайного, тёмного, безобразного, дисгармоничного, неслаженного.
Поэты фиксируют «изломы» бытия, моменты разрушительности, аморфности, неорганизованности в нем. Кстати, и прозаики. Так, писатель У. Эко антипод Космоса обозначил как «хаосмос».
Так же они чувствуют и понимают зарождение в хаосе нового, его мучительное и неочевидное сразу становление. Подлинная высокая художественная литература и истинная философия всегда диалектичны. Истины (как и заблуждения) формулируют мышление и логика; чувства же, в частности, эстетико-поэтические, поставляют для них материал.
Дышит пламенем солнце в безбрежной ночи.
Диск луны от него забирает лучи;
Звёздный свет по природе своей бесконечен,
Но извечен и мрак — в этом мудрость ищи!
Люди разным пророкам молитвы творят,
Люди зло совершают и благо дарят.
Все деяния их так похожи на хворост
Для костра, на котором они же сгорят.
(А. Джами, XVI в. Рубаи)
Его же фарды:
Сокровища не обретёшь без горя и без муки,
Бутона розы не сорвёшь, не оцарапав руки…
Не тот мужчина, кто бренчит набитым кошельком,
Мужчина тот, кто знаменит отвагой и трудом.
Подобно кожаным ножнам для человека тело;
Душа в них — меч, и лишь душа в бою решает дело.
Но не всегда, к сожалению, в пользу достойного:
Люблюсь я с бедою, привета не знаю
И горько, и мрачно свой век коротаю.
И в горе узнал я, что только одна —
Далёкое небо — моя сторона.
(М. Петренко)
Треугольник — одна из «системных», совершенных фигур в математике Пифагора. Но прямо противоположное, хаотическое — любовный «треугольник»:
Твои глаза меня зовут,
Они зовут меня на помощь.
Твои слова упрямо лгут,
Что счастлив ты и зла не помнишь.
Ты успокоился и рад,
Что оказался третьим лишним.
Но так глаза твои кричат,
Что голос кажется неслышным…
(Л. Татьяничева)
Ещё хуже, когда возникают любовные «многоугольники»:
Мне грустно на тебя смотреть,
Какая боль, какая жалость!
Знать, только ивовая медь
Нам в сентябре с тобой осталась.
Чужие губы разнесли
Твоё тепло и трепет тела.
Как будто дождик моросит
С души, немного омертвелой.
Ну что ж! Я не боюсь его.
Иная радость мне открылась.
Ведь не осталось ничего,
Как только жёлтый тлен и сырость.
Ведь и себя я не сберёг
Для тихой жизни, для улыбок.
Так мало пройдено дорог,
Так много сделано ошибок.
Смешная жизнь, смешной разлад.
Так было и так будет после.
Как кладбище, усеян сад
В берёз изглоданные кости.
Вот так же отцветём и мы
И отшумим, как гости сада…
Коль нет цветов среди зимы,
Так и грустить о них не надо.
(С. Есенин).
Для любящего и одновременно любимого человека, делающего минимум ошибок, справедлива следующая поэтическая формула любви:
Словно солнце, горит, не сгорая, любовь.
Словно птица небесного рая, — любовь.
Но ещё не любовь — соловьиные стоны.
Не стонать, от любви умирая, — любовь!
(О. Хайям)
Искусство создаёт художественный фон — дополнение для логической научно-философской картины хаотичного и системного, неопределённого и определённого в бытии. И дублёров у поэтов (и художников вообще) в этом деле не было и не будет. Гносеологическое и эстетическое успешно и плодотворно взаимодействуют, пользуясь системно-хаотической методологией, в том числе системно-уровневыми (иерархическими) приёмами на нынешнем рубеже веков и тысячелетий.
Подытожим черты, которыми наделяется хаос и которые образуют признак хаоса, прямо противоположный признаку системности.
Системность
Хаотичность
1. Господство связи, связанности, «Любви, «Дружества».
1. Несвязанность, бессвязность. Точнее: ослабленность связей, усиление обособленности, отсутствие очевидных связей. Вражда, раздор.
2. Целостность, цельность, Космос, единство.
2. Нецелостность, нецельность, акосмия.
3. Оформленность, наличие формы.
3. «Бесформенность». Но если хаос имеет содержание, как все в мире, у него должна быть и форма, — очевидно, аморфность и т. п.
4. Стройное и размеренное, слаженное, порядок (Платон, Аристотель).
4. Неслаженность, беспорядок, разъединение, нестройность.
5. Нечто.
5. Ничто (Блаватская).
6. Господство необходимости (и через случайность).
6. Господство случайности.
7. Логос, свои законы, их динамично-статистический характер.
7. Вряд ли «беззаконие»: есть какие-то «сверхстатистические», «сверхвероятностные» законы.
8. Момент необратимости в процессах даст порядок.
8. Обратимость ведёт к хаосу, беспорядку, нестабильности, неравновесности (Пригожий).
9. Наличие силы (потенции).
9. Бессилие (импотенция в самом
широком смысле слова) — Э. Фромм.
10. Конструкция, «либидо», любовь и труд (Фромм).
10. Деструкция, разрушение (Фромм), Танатос (3. Фрейд).
11. Наглядный образ, свет, шар, колесо, спираль.
11. Тьма, вода, кучи, вихри, бездна.
12. Социальный образ: доброе, прекрасное, святое…
12. Злое, безобразное, греховное…
13. Музыка: гармония, консонанс.
13. Дисгармония, диссонанс.
14. Математика: «3», треугольник, мера, равновесие.
14. «1» — монада, хаос, Единое; «2» — полярность, материя (Пифагор).
В восточной и европейской мифологии хаос — первоначальное состояние мира, у Пифагора же первым был Космос (порядок): «Всё возникает не из числа, а согласно числу, так как в числе — первый порядок». Гесиод под хаосом понимал «смешанное состояние вещей до того, как четыре элемента заняли соответствующее положение», П. Бейль — «анархическое состояние», беспорядок и путаницу в вещах. Космос состоит из упорядоченных единиц — систем, форм, структур, целостностей, функционирующих и развивающихся образований. Хаос представляется набором, сумятицей отдельных коллапсов. Последний термин заимствован из медицины (от лат. упавший), где он обозначает резкое падение кровяного давления и острую сосудистую недостаточность, родственную шоку.
Ещё много неясного в воззрениях на хаос. Бесспорно, что в природе и обществе не изолированы друг от друга системы и коллапсы, что хаотичность в состояниях, отношениях и процессности — объективная, а не надуманная противоположность системности. Нарушение меры в использовании категорий системы или коллапса грозит или метафизикой «заорганизованности», или хаотической (сумбурной, субъективистской, не соответствующей объективности бытия) многосторонностью эклектики.
Обычно хаос интерпретируется только в связи с порядком и организацией: в качестве материала разрушенных или возникающих систем. По всей вероятности, он может рассматриваться и как нечто самостоятельное и саморазвивающееся, по крайней мере, или по линии нарастания, или ослабления степени (уровня) хаотичности.
Древняя категория хаоса получает новую жизнь при переходе к XXI веку благодаря теоретическим и практическим детерминантам. Принято называть XX в. веком систем: технических, научных, экономических, политических, эстетических, социальных; глобальных, региональных и локальных и т. д. И мировая практика подтверждает это. Но не в меньшей степени она показывает, что текущее столетие — век хаоса. В обществе не-системность проявляется как беспорядок, стихийность, анархия, «оргия человеческой свободы… разгул демократии… хамизм» (Н. Бердяев), толпообразность, охлократия, дезорганизация, деградация субъектов и объектов, в общем, совокупность всех «минусов» цивилизации и антикультуры. Налицо не только сознательная активность человечества (труд, конструктивная деятельность, упорядочение реальности), но и отрицательная (нетрудовая деятельность негативного плана, «деконструкция», разрушение и уничтожение общественных благ, ценностей). Если в середине XX в. при зарождении кибернетики «шум» (читай: хаос) постоянно сопоставлялся с информацией, организацией, управлением, — то есть системностью, то увлечение в наше время системно-уровневой теорией, по которой реальность представляет собой иерархию систем, бесконечную «матрёшку», почти не оставляет места для хаоса. Природа же и общество полны гармоничного и дисгармоничного, функционирования, развития и дисфункций.
В современных научно-философских работах И. А. Пригожина «реабилитируется» мировой хаос, его роль в возникновении и развитии систем и порядка, а также, естественно, в распаде систем и организаций. Комментаторы включают открытия в области неравновесных систем лауреата Нобелевской премии Пригожина в новейшую отрасль знания — синергетику. В исследованиях других авторов хаос по-прежнему остаётся каким-то ущербным, а не полноправной противоположностью системности.
В современной культуре понятие хаотичности должно занять надлежащее место наряду с категорией системности. Это обеспечит создание и поддержание системно-уровневой и системно-хаотической картины мира, его фрагментов, что важно для точности теории, мировоззрения и полноты эстетического отражения бытия.
Методологическая функция категории хаоса прослеживается, во-первых, в теоретической деятельности человечества, эстетической, других видах духовной активности субъектов. Так, она помогает создать диалектическую систему категорий каждой отдельной отрасли отражения реальности. В философии абсолютизация хаоса или системности разрушает диалектику. Во-вторых, в деятельности практической. Например, медицина конца века лечит не организм, а человека, включённого в социальную и природную среду как совокупность метасистем (и плюс коллапсов). Истинные знания о хаосе дают возможность (травильного и эффективного обращения с ним; умения найти его; предотвращения появления коллапса; при наличии средств и механизмов — ограничения какою-либо хаоса или его уничтожения; при тенденции перехода коллапса в желаемую систему — помощи снижению уровня хаотичности бытия, — противостоять хаосу и «сотрудничать» с ним, в том числе и в современном искусстве, помня о своей доле в нем дисгармонии, беспорядка, безобразного.
Мой крестный отец в преподавании философии Анатолий Константинович Сухотин выпустил прекрасную книгу «Научно-художественные пересечения» (см. список литературы). Такую не напишешь за месяц или за год. Её автор — добросовестнейший исследователь проблем познания в философии и специальных науках, книгочей, большой знаток поэзии, любитель других жанров искусства. Такие люди должны служить образцом для выпускников нашего института, стимулом для выработки у себя высокого профессионализма, логической точности, развития любознательности, эрудиции.
Философско-художественных и научно-эстетических «перекрестков» вам, студенты, на жизненном пути!
Список методической литературы:
1. Селиванов Ф. А., Зотов Н. Д. Использование поэтических текстов при изучении диалектического материализма. — Тюмень, 1978.
2. Герасимов, В. М., Захарова Л. Н., Киселев В. П., Рожко К. Г.(отв. ред.) и др. Использование поэтических текстов при изучении исторического материализма. — Тюмень, 1980.
3. Селиванов Ф. А., Захарова Л. Н.. Суровягин С. П., Зотов Н. Д. Художественный образ как средство наглядности обучения в курсе марксистско-ленинской философии. — Свердловск, 1985.
4. Мысль, вооружённая рифмами. — Л., 1984.
5. Селиванов Ф. А., Захарова Л. Н., Рожко К. Г., Суровягин С. П. Философия и поэзия. Ч. 1. — Тюмень, 1989, Ч. 2. — Тюмень, 1990.
6. Медведева О. Р. Диалог; философия и поэтика // История русской культуры и поэтика. — М, 1994. — С. 147-159.
7. Мочалова В. В. Философия и поэтика // Там же. — С. 134-146.
8. Гордин Я. Поэт и хаос // Нева. — 1993. — №4. — С. 211-262.
9. Сухотин А. К. Научно-художественные пересечения. — Томск, 1998.
10. Библиотека научной поэзии. — Новосибирск, 1984.
11. Маймин Е. Л. Русская философская поэзия. — М., 1976.